Зеев Гейзель. ЧИСТЫЙ ЗВУК
Невозможно было его не любить. Он немедленно вызывал в душе ассоциации с чем-то родным. Как ни странно это сравнение, но, наверное, примерно так же воспринимались окружающими хасидские цадики давней поры. С него можно было бы писать картину «Ребе», но с одним уточнением: молодой ребе. И даже не просто молодой — с почти детской душой.
В такой душе — самый чистый звук: ни единой фальшивой ноты. Потому что такая душа оперирует самыми точными и неразменными понятиями: правда — это правда, любовь — это любовь, друг — это друг, а враг — это враг. Хотя, казалось бы, и врагов у этого человека быть не может. Их и не было — среди людей.
От Минска и до Нокдим пролегла его жизнь, чем-то похожая на нотную партитуру. Были в ней и свои крещендо, и свои пианиссимо.
Что-то было легато, а что-то — не очень. Чего не было — это пауз.
А еще — сольных арий.
Ни на то, ни на другое никогда не было времени. Ведь вокруг было столько людей! Они приходили — кто на два-три такта, кто на годы, а кто остался и до самой коды. А партитура оставалась — его.
В такой душе — самый чистый звук: ни единой фальшивой ноты. Потому что такая душа оперирует самыми точными и неразменными понятиями: правда — это правда, любовь — это любовь, друг — это друг, а враг — это враг. Хотя, казалось бы, и врагов у этого человека быть не может. Их и не было — среди людей.
От Минска и до Нокдим пролегла его жизнь, чем-то похожая на нотную партитуру. Были в ней и свои крещендо, и свои пианиссимо.
Что-то было легато, а что-то — не очень. Чего не было — это пауз.
А еще — сольных арий.
Ни на то, ни на другое никогда не было времени. Ведь вокруг было столько людей! Они приходили — кто на два-три такта, кто на годы, а кто остался и до самой коды. А партитура оставалась — его.
Молодой ребе… Нет, он не учил людей жизни, это — последнее чего от него можно было ожидать. Он делал большее — дарил им себя, свою доброту, свой смех.
Представить себе его неживым — не могу, не получается. Даже на похоронах как-то не верилось. Ведь вот же он, здесь, слушает тебя, не перебивая, только приговаривая: «Ах вот как?..» А затем рассмеется своим особенным музыкальным смехом, задумается и скажет: «А вот что у меня получилось…»,- и пальцы молодого ребе прикоснутся к клавишам…
Как же может быть, что этого больше не будет?
Если так, то что же это звучит, по каким нотам продолжают петь Иудейские горы?
Если бы даже эти клавиши умели плакать, они все равно бы этого не сделали. Чтобы заплакать, надо остановиться и перестать играть. А этого он не хотел.
Так давайте продолжим музыку жизни. Давайте петь саму жизнь достойно, по-еврейски. Без всхлипов, без паясничанья и без фальши. И тогда мы не забудем молодого ребе — Аарона Гурова.
Опубликовано в газете «Вести» — приложение «Окна», 26.03.2002.