Мириам Гурова. РАЗВЕСИСТАЯ КАЛИНКА
— Понимаешь, я просто не знал, как отказаться. Как объяснить, что это – не моя музыка. Не наша…
Муж пришел домой взбудораженный и долго не мог успокоиться. Он с таким трудом нашел эту работу – преподавателя истории музыки в Иерусалимском колледже для религиозных девушек. Выдержал неимоверно тяжелый конкурс. Неделю назад начался учебный год. А сегодня завкафедрой Тувья вызвал Аркашу в кабинет и с криком «Сюрпрайз!» вручил ему два билета на концерт Краснознаменного ансамбля песни и пляски имени Александрова. Осчастливил…
— И что теперь делать? – спросил муж. – Может, мы не пойдем, а завтра я скажу, что ты заболела?
— Не получится. Я работаю в одном колледже с его женой. У меня завтра лекция.
Мне было понятно, почему он не хочет идти в культпоход с коллегами и их женами. Аркаша после окончания Консерватории служил в Советской армии, в Оркестре Генштаба Белорусского военного округа. Как пианист-концертмейстер он был обязан знать весь репертуар и аккомпанировал на репетициях ансамблю песни и пляски. На парадах он играл на огромном барабане, таская его на себе в любую погоду. Счастьем было, когда вместо барабана ему поручали партию медных тарелок, но только не в мороз – от металла дико мерзли руки. Он на всю жизнь возненавидел марш как жанр и как музыкальный размер. Позже он сказал в одном интервью: «Марши созданы для оболванивания толпы. С маршами люди готовы идти убивать за любую идею». В третьей части Аркашиной симфонии «Книга клейзмеров» есть фрагмент, где оркестр делится на две враждующие группы, играющие одновременно. При этом духовые играют разные маршевые темы, а струнные – тревожный вальс в стиле Исаака Осиповича Дунаевского. Это додекафоническое место в симфонии самое эффектное…
Но в тот вечер расстроенный Аркаша не знал, как быть:
— Понимаешь, Тувья обожает «Калинку-малинку». Он спел мне ее на иврите и даже пошел вприсядку. Прямо в кабинете! И, только отдышавшись, заметил отсутствие признаков восторга на моей физиономии.
— Ты что, не мог притвориться, подыграть начальству? – вопрос был чисто риторическим. Я знала, что Аркаша органически не способен придавать лицу нужное выражение при разговоре с нужными людьми.
— Нет, я понимаю. Тувья родился в семье киббуцников. Его дедушка играл на гармошке, а бабушка – на балалайке! И ему кажется, что раз мы олим ме-Русия (репатрианты из России) – то это и есть наша любимая музыка…
Признаюсь, я смалодушничала в тот раз. Не нашла в себе сил и не пошла с ним на концерт. Привела веский аргумент: «Я не могу уехать из дому на весь вечер, потому что не успею к кормлению». В то время я только-только вернулась к преподаванию после рождения дочки, но расписание построила так, чтобы съездить в Иерусалим на лекцию – и сразу обратно, к младенцам-погодкам.
Аркаша одевался на концерт с видом осужденного на гильотину. Меня грызла совесть, и я уже собиралась сказать, что поеду с ним. В этот момент явилось неожиданное спасение: сосед-израильтянин по имени Давид забежал одолжить пару подгузников:
— Магазин уже закрыт, моя Эсти завтра вам вернет, – уверил он с порога. – А куда это ты так выпендрился – в галстуке?
Услыхав про лишний билетик на концерт Краснознаменного ансамбля, Давид с восторгом согласился составить Аркаше компанию, быстро сбегал домой, отпросился у жены, и они отправились в Театрон Иерушалаим на Давидовой машине.
— Ну, и как ты там все выдержал? – спросила я уже ночью. Аркаша расхохотался. Он если уж хохотал, то раскатисто, громко, взахлёб, до слез, никак не мог остановиться…
— Нет… Аххха-ха… Ты бы это видела… Ой, не могу… Я развлекался… Просто наблюдал за ними… За Тувьей и всеми преподами… Музыканты! Интеллектуалы! Аххха-ааа… В кипах… Ах-аха…
— Ну, перестань! Краснознаменный всегда выдает высший класс. Тем более – заграничные гастроли. Там все-таки работают отличные музыканты. Профи.
— Да я же не против… Работают блестяще. Тенора – чистые Карузо! И духовая группа, и сыгранность-слаженность, и все нюансы, все по науке. Меня от репертуара тошнит, а не от уровня. Но наши-то, наши! Они подпевали:«Сольдати, в пут – в пут…», « А дла тибья, раднайа!». Но самый цимес был, когда овации стихли. Мы направились к выходу, Тувья просветленно смахнул слезу и… Нет, ты не поверишь. Он заявил: «Наверное, именно вот так пели и играли левиты в Первом Храме…»
— Ты хотя бы не ляпнул чего-нибудь в ответ?
— Да у меня челюсть отвисла…
Дети подрастали, и однажды в детском саду к празднику Суккот запланировали утренник «Песни и танцы моей семьи». Накануне пятилетний сын Хаимка потребовал у Аркаши русскую шапку. Аркаша смог предъявить лишь вязаные кипы, в основном черные с круговой цветной обводкой, и белую панамку от солнца фасона кова-тэмбель («шляпа придурка» – излюбленный головной убор киббуцников и израильских туристов). Сын забраковал: «Мне велели принести русскую шапку!» Аркаша посоветовал пойти к деду – может, у него каким-то чудом сохранилась ушанка? Озадаченный дед выволок из шкафа все свои драповые кепки, летние бейсболки и один колониальный кремовый пробковый шлем – шикарную вещь, которую он надевал, когда возил очередных наших гостей показывать Израиль. Русской шапки не было. Должно быть, осталась в Свердловске. Да и зачем она тут?
Я позвонила воспитательнице Орне и сообщила, что не знаю, в какой костюм одеть ребенка на завтрашнее выступление.
— Не волнуйся, — сказала Орна. – От позапрошлого Пурима у нас, слава Богу, остались костюмы. Я подберу что-нибудь сама.
Мне бы в тот момент сообразить, какие это могут быть костюмы. Мне бы насторожиться и спросить: а что за номер репетирует мой сын? Но я была занята подготовкой своего спектакля в колледже, а потому легкомысленно не обратила внимания на промелькнувшую догадку.
Утренник состоялся на следующий день. Квартет отпрысков «американских» семей пел по-английски кантри в сопровождении банджо и гитары. Три девочки проплыли в свадебном йеменском танце, грациозно помахивая тоненькими ручками в широченных парчовых рукавах. «Марокканские» мальчики здорово пропели что-то очень зажигательное на ладино в сопровождении дарбуки…
И вдруг зазвучала мелодия «Калинки». В круг вышел мой сын с соседской девочкой Рахелькой. На Хаимке болталась огромная рубашка-косоворотка, подпоясанная красным кушаком. Он был в резиновых черных сапогах. На голове – меховая ушанка, явно взрослого размера, уши подвязаны под подбородком, отчего шапка съехала ребенку на глаза. Рахелька, дочь бывших московских диссидентов-подпольщиков и преподавателей иврита, была облачена в длинный сарафан. Толстая коса била ее по спине при каждом прыжке. На голове красовался кокошник.
Мой ребенок принялся старательно выписывать кренделя русской пляски, включая довольно замысловатые па, в том числе – пресловутую присядку. Рахелька взмахнула платочком, прошлась топотушкой… и почему-то запрыгала что-то похожее на гопак. Я обернулась и посмотрела на Аркашу. У него глаза остекленели, лицо застыло в гримасе. Казалось, он сейчас зарыдает.
…В годы нашего детства и юности в СССР были популярны Фестивали «Дружбы народов». Но никогда – в школе ли, в консерватории или в детском саду, – нам не разрешалось исполнить ни одного еврейского танца. Чукотский — пожалуйста! Ни одной еврейской песни на идише, а тем более на иврите. Единичные попытки «протащить» на сцену какую-нибудь безобидную «Тум-балалайку» заканчивались вызовом в партбюро, исключением из вуза, увольнением заведующих кафедрой, исключением из комсомола. Советский официоз не только запрещал все еврейское, но и нивелировал, обеднял богатство русского фольклора, внедряя псевдорусский стиль и не допуская на большую сцену аутентичных, как бы сейчас сказали, народных исполнителей.
…И вот наш ребенок здесь, посреди Иудейских гор, в 20 километрах от Иерусалима, пляшет «калинку». Как будто бы мы никуда и не уезжали!..
…У меня помутилось в голове, я сама чуть не выпрыгнула на середину зала. Забрать детей и бежать отсюда! Я с трудом сдерживалась, чтобы не заорать на Орну, не подскочить к магнитофону и не вырубить официозное краснознаменное пение, доносившееся из динамиков: «Каа-линка-калинка, калинка моя!» Аркаша придвинулся и до конца номера держал меня, прижимая к себе мертвой хваткой.
Не помню, как мы пришли домой. Все валилось из рук… Мы даже не могли объяснить детям, почему у нас скверное настроение.
Вечером, не сговариваясь, пришли все наши. Русскоязычные молодые пары поселения Алон Швут, дети которых ходили в тот же – единственный – детсад. За пивом решался главный вопрос: стоит ли поговорить с заведующей?
— Именно с заведующей, потому что с Орной бесполезно! – сказал Зеев-математик, известный переводчик и бывший преподаватель подпольных семинаров в СССР.
— Да, я пыталась, – сказала Лена, мама Рахельки, – я случайно зашла, когда они репетировали. Она меня выслушала с удивлением. Говорит: «Но ведь это же ваша русская музыка?»
— Меня она тоже не послушалась, – сказал Зеев. – Я пытался объяснить ей, что такое наша музыка. Даже напел пару песен из Окуджавы. Она не поняла, кто такие барды. Я спел «Пусть бегут неуклюже» – на иврите. Нулевой эффект.
— Смотрите, ребята, – вдруг осознала я, – и по-английски, и на ладино песни были еврейские! Про Моше-рабейну и про Jerusalem. Йеменский танец тоже был про еврейскую невесту под хупой… Если это «песни моей семьи» – тогда почему «Калинка»?
— Я вот был против косоворотки и присядки и запретил моему Ицику это танцевать, – сказал преподаватель Талмуда Шломо, откликавшийся среди своих и на Сеню. – С Хаимкой и Рахелькой должна была плясать и ваша Ривка, – обратился он к седому Марику.
Марик — бывший узник Сиона, потерявший здоровье в лагерях и лишившийся когда-то передних зубов в Свердловской пересыльной тюрьме, – покачал головой:
— Наша Ривка переметнулась в ансамбль «йеменских» подружек. И я очень этому рад. Разве мы ехали в Израиль для того, чтобы наших детей здесь считали русскими?
Аркаша добавил:
— Мы их родили здесь, и они – сабры. Мы так радовались, что в садике они поют еврейские песни, а не «Во поле березонька стояла…» Давайте все же объяснимся с заведующей. Она вроде бы умная тетка.
Заведующая детсадом Элишева приняла депутацию родителей радушно, на столе немедленно появились бутылки колы, пластиковые стаканчики и домашнее печенье с корицей. Слушала она доброжелательно, но постепенно ее лицо вытягивалось недоуменно и обиженно.
— А что вы хотите? Какой танец? Нам же нужно было что-то популярное, узнаваемое. Мы хотим участвовать в районном фестивале. Что же русское вы предлагаете для ваших детей?
— Фрейлехс. – сказал Аркаша. – Я найду хорошую запись клейзмеров.
— А костюмы надо – как у местечковых евреев, – вступила я и положила на стол фотографию прабабушки и прадедушки. – Видите? Ермолка, пейсы, белое кашне и лапсердак. Длинное платье, парик и кружевной платочек пришпилить вот так сверху… Или просто красиво замотать на голове шелковый шарф.
— Но это же как в Меа Шеарим! – растерянно сказала заведующая. – Ваши дети не могут быть одеты как харедим! Мне нужно что-то русское. Я помню, как моя бабушка в киббуце…
— Носила кокошник? – ехидно спросила Лена-диссидентка.
— Нет… Но она ходила в таких вышитых белых рубашках… Я не понимаю, чем вы недовольны?..
— Мы недовольны неточностью стиля. Это фальшивый стиль. Русские евреи – да. Но не русские костюмы. Не Иван-да-Марья, а скорее Абрам и Сарра – вот чего бы нам хотелось.
И тут Элишеву осенило:
— Может, «Скрипач на крыше»? Там – помните?.. «Если б я был Ротшильд… Ла-лай-диди-диди…» – напела она на иврите песню Тевье (If I Were A Rich Man). Местечко Анатовка – это же Россия? – глаза Элишевы горели надеждой на улаживание некстати разгоревшегося межэтнического конфликта.
— Если по Шолом-Алейхему, то Украина, но уж ладно, штетл – он и есть штетл, – сказала я. Мне тоже хотелось мирного урегулирования.
— И музыку эту все знают. Годится? – Элишева чуть не плакала.
— Может быть, лучше все же что-нибудь на идише?
…Под звуки клезмерского ансамбля наши дети отплясывали на сцене МАТНАСа (дома культуры) залихватский хасидский танец: девочки в одном кругу, мальчики — в другом. Ансамбль был в укрупненном составе – вместе с «нашими» танцевали дети «поляков», «венгров» и «румын»… Кларнет смачно хохотал и спорил с повизгивающей от удовольствия скрипкой, им не уступала взмывающая от счастья в небеса флейта. Невесть откуда взявшийся саксофон стремился всех обнять и примирить. Оба круга вращались все быстрее, дети пели: «Ай-я-яй да ой-ой-ой», а зал притопывал и подпевал… Их вызывали два раза. Наш садик получил на фестивале первое место. Второе место присудили тоже нашим: «марокканскому» ансамблю с дарбукой.
Впервые опубликовано на сайте «Booknik.ru»