Мириам Гурова. Снежный вечер в Иудее.

  — Вот где мы будем жить! В Алон Швуте. Если там бывают такие сугробы, то и ностальгия не замучает. 

Все удивленно замолчали, а потом грянул хохот. Наша минская компания еврейских «отъезжантов» уже второй год сидела на чемоданах. Квартира постепенно пустела –  вещи распродавались и просто раздаривались, каждую неделю кого-нибудь провожали, а до нашей семьи все не доходил вызов.

…Через несколько лет один из наших встретит у Яффских ворот в Иерусалиме бывшую тетеньку-майора Ермольеву из ОВИРа, представьте себе, — она будет во главе группы паломников! Тогда Ермольева и раскроет страшную тайну: в 1990 году начальство Минского КГБ приказало почтовым отделениям уничтожать конверты с израильскими вызовами, чтобы несколько попридержать девятый вал эмиграции.

…Итак, друзья в Израиле недоумевали, отправляя  вызов за вызовом, и только одиннадцатый по счету, наконец-то, попал в наши руки. Мы тем временем не унывали, учились сами и преподавали иврит, участвовали в семинарах по иудаизму, учили Минскую детвору в воскресной школе, принимали у себя многих преподавателей — шлихим. Вот и в ту памятную субботу в Минске гостили  израильтяне — Ора и Арье Рутенберги. Они показывали фотографии своего поселения Алон Швут. Все пришли в восторг от видов заснеженных домов на склоне Иудейских гор, и еще более – от снимка, на котором рдел куст невиданно шикарных роз посреди сугроба рядом со снеговиком… 

— Это Швейцария?

— Нет, это зима в двадцати минутах от Иерусалима, — сказал Арье Рутенберг.       Вот тут я и заявила, что хочу там жить. В беленьком домике с черепичной крышей. И чтобы иногда был снег! Неудивительно, что сначала все развеселились – знали, что после родного Свердловска мне даже в Минске не хватало снега, и зима казалась невзаправдашней. Больше всего я боялась не расставания с родными и друзьями, не предстоящей, вероятно, разлуки с профессией (уже доходили слухи о музыкантах, подметающих тротуары) – нет, мне казалось, что в стране вечного лета я буду скучать по морозному воздуху, по искрящемуся на солнце первому снежку, когда он только что выпал и еще не слежался в грязно-серый настовый слой…

В нашей компании не затихали споры о том, где лучше поселиться. Поначалу мечтали ехать в Цфат. Но шлихим объяснили, что в Цфате для нас не будет работы. Тогда – в Иерусалим! Активно зазывали хабадники в Рамот. Звали в Маале-Адумим ребята из «Маханаим». И вот – внезапно — мне захотелось в Алон-Швут.

— А знаете, в этом есть что-то настоящее, — сказал вдруг муж Аркаша. – Это — подлинная Эрец-Исраэль. Там мы сразу окунемся в иврит. Иерусалим – рядом. А в поселении, наверное, и жилье дешевле.

К Аркашиным словам всегда относились серьезно. Он обыкновенно в компании молчал, внимательно выслушивал всех спорщиков, но сам не торопился высказываться. Взвешивал каждое слово. И уж если говорил своим тихим голосом, как бы даже извиняющимся тоном, то — как будто подводил итог. Споры стихли. Рутенберги горячо поддержали Аркашу и пригласили всю нашу компанию в Алон Швут. Там скоро поставят караваны* – уже завезли штук десять, это – на первое время.  В поселении есть Матнас(дворец культуры) и музыкальная школа. Нужны преподаватели. Тут братья Эльперы вспомнили, что было же из Алон Швута письмо от Баруха Бермана – директора программы йешивы Хар-Эцион для русскоязычных академаим (людей с высшим образованием). Очень интересная программа, Берман приглашает учиться тех, кто уже владеет ивритом. Вот только письмо в суете сборов где-то затерялось. Ну, значит Рутернберги нам посланы свыше. Решено, едем в Иудейские горы. Братья Эльперы улетели первыми, а через неделю – мы.

Такого города нет?

 …Поездом из Минска до Варшавы, оттуда самолетом. Приземлились в Бен-Гурионе ночью. Аркаша еще в Варшаве перестал прятать кипу под беретом и вытащил из-под ремня цицит– кисточки своего талита. Он единственный из всего самолета сошел с трапа в таком виде, с достоинством, не торопясь, опустился на четвереньки на летное поле и, произнеся браху, поцеловал Землю Израиля. То есть, плиты взлетной полосы. Остальные пассажиры хихикали и крутили пальцами у висков. Они не знали, что это – заповедь. Мне ничего не оставалось, как показать этим весельчакам язык, опуститься рядом с мужем на землю, и повторить его благословение. Аркаша удивленно сказал: «Вот мы и дома».

…В два часа пополуночи в аэропорту состоялся наш знаменательный разговор с чиновником, принимающим репатриантов:

— Вам полагается такси до места жительства бесплатно. Куда вы хотите ехать?

— В Алон Швут.

— Это где?

— Это Гуш-Эцион, — сказал Аркаша.

Разговор шел на иврите. Чиновник подумал, что неправильно понял. Повторил вопрос и по-русски добавил:

— Такого города нет.

— Это поселение — ишув. В анклаве еврейских поселений Гуш-Эцион.

Чиновник очень забеспокоился, заерзал на стуле, позвонил кому-то по телефону, и снова показал на карту:

— Выбирайте.

— Да мы уже выбрали – мы едем в Алон Швут.

— Это невозможно! Это – территории за зеленой чертой. Хотите гостиницу в Натании?

— Нас ждут друзья в Алон Швуте, у нас там караван на первый год.

— Первый дом на родине? А! это в кибуце! Выбирайте кибуц, сейчас я вам направление организую… Вон сидит парень от Сохнута – идите к нему.

Тут не выдержала моя свекровь. Лекторским поставленным голосом кандидата наук она заявила:

— Молодой человек, вы разве не слышите, что нас ждут в Алон Швуте?  Будьте любезны организовать нам транспорт, мы двое суток в пути и очень устали.

Ее седины и не терпящий возражения тон произвели впечатление, но чиновник явно был чем-то напуган и побежал совещаться. Вернулся с каким-то военным. Дальше с нами беседовал уже офицер:

— К кому вы едете в Алон Швут? Имя, фамилия?  Адрес?

Аркаша назвал фамилию Рутенберг. Сказал, что адреса мы не знаем,  так как  Арье объяснил: от ворот поселения (спросите у охранника в будке) – поезжайте по главной улице, у калитки – бугенвиллия и белый «Рено» под навесом. Это небольшое поселение.

— Нет, мне нужно название улицы и номер дома, и почтовый индекс. Вот телефон, звоните.

Тут Аркаша смутился: ночь на дворе, неудобно звонить в такое время. Мы пока доедем, будет уже утро. Посидим, подождем у дверей, благо погода теплая. Чего зря людей будить?

— Ну, не хотите звонить – сидите до утра здесь. Мы не даем транспорта за Зеленую Черту! И офицер ушел. Мы дремали на неудобной скамейке. Все репатрианты с польского рейса разъехались. С венгерского рейса – тоже. Нам принесли пластиковые стаканчики с кофе. Прилетел самолет с эфиопами. Их рассортировали и организованно отправили уже под утро. В семь часов офицер протянул нам трубку: звоните вашим друзьям.

Арье орал на нас так, что слышно было и офицеру:

— Ваш самолет приземлился в час тридцать! Мы все тут с ума сходим, куда вы пропали?! Что такое «стеснялись разбудить»? Мы всю ночь не спим! Какой еще адрес – не морочьте мне голову. А, военные требуют? Ора, у нас разве есть название улицы? Дайте трубку этому нуднику, я ему объясню. Он у меня будет иметь неприятности по полной программе…

Ну, как вам наш колхоз?

Когда водитель остановил форд-транзит у той самой бугенвиллии – навстречу выбежало все семейство. Ора Рутенберг бросилась обниматься со мною и Аркашиной мамой, приговаривая: «Брухим а-баим!». Дети Рутенбергов (которые видели нас в первый раз) – приплясывали и пели, махая флагами, вообще на улицу высыпала куча народу.  Было впечатление, что все соседи нас ждали тоже. Тут явились и братья Эльперы с криками: «Ну, как вам наш колхоз?!» – они уже явно освоились.

Нас потащили в какой-то дом. И навстречу вышла симпатичная  пара: седоватый мужчина  в очках, с бородкой, — и брюнетка с короткой стрижкой. Она радостно объявила: «Караваны ваши не готовы! так что жить пока будете у меня!» – и почему-то тоже кинулась обниматься. Рутенберги сказали: «Знакомьтесь, это наши друзья – Далья и Моше Абухацера», — и откланялись.

Теперь вообразите наше изумление. Место действия: незнакомая деревня в Иудейских горах. Действующие лица: люди, которых мы видим впервые в жизни. Время действия: месяц ниссан (или, если вам угодно – конец марта) — три дня до Песаха. Далья извиняется, что в квартире полный балаган. Что такое пасхальная уборка в религиозном доме, нужно ли объяснять – всё вверх дном, а тут еще мы… По идее, нам должно было быть жутко неудобно, как я теперь понимаю. Но нам не дали почувствовать этого! Нас, оказывается, очень ждали.

Выяснилось также, что 15 караванов все еще не подключены к воде и к электричеству (обычный израильский бардак,  как оказалось), что недоделки устранят только после Песаха. Караваны не были готовы и к празднику Шавуот, – но мы-то думали, что поживем у гостеприимного семейства недельку-две… Всех  новоприбывших временно расселили в соседнем религиозном кибуце на турбазе. Семейство Эльперов разместили у Рутенбергов. Далья Абухацера приняла нас по-простому, по-родственному, отдав нам две детских комнаты, переселив собственных ее детей в полуподвал. Так мы прожили у Абухацера полных три месяца.

Абухацера: История любви.

Моше рассказывал, что помнит свою алию. Он был привезен из Алжира в возрасте 12 лет, его родной язык – французский. Его отец — раввин  в Беер-Шеве, у Моше восемь братьев и сестер. Далья  — уроженка Страны, из семьи румынского еврея с простой фамилией Гринберг. Отец Дальи воевал в армии англичан, а после войны, уже в итальянском лагере для перемещенных лиц, познакомился с юной девушкой, чудом спасенной из гетто в Катовице, увез ее в кибуц, построил дом, она подарила ему троих детей.

История Дальи и Моше Абухацера – это почти Монтекки и Капулетти. Ашкеназская девочка в мини-юбке встретила голубоглазого сефарда  (в вязаной кипе и с винтовкой М-16 за плечом) на службе в армии – она была медсестрой в его дивизии. По ее словам, оба застыли и потеряли дар речи, увидев друг друга. В то время  молодые марокканцы нередко дрались с ашкеназами, и над странной парой подтрунивали все, кому не лень. Семья Дальи была в шоке. По сюжету тут должен был появиться фра Лоренцо и все испортить. Но сюжет трагедии обернулся сказкой. В роли доброй феи выступила мама жениха, она приняла Далью как принцессу, и эта любовь победила. Это – первая love story, которую я услышала на иврите в первый наш день в стране.

 Наша израильская родня

В доме Абухацера мы впервые увидели девушку-солдата – их  старшую дочь Лиат, и первого йешиботника, служащего в армии — их сына Идо. В дни их побывок дома мы вместе смотрели телепрограммы на иврите, Идо и Лиат просветили нас во всем, что касалось молодежного сленга, песен Аркадия Духина и местных культовых юмористов.И навсегда запомнились нескончаемые песнопения за столом Абухацера.  Сефардские мелодии, потом то же самое — на ашкеназский лад — и даже в стиле блюз, когда на огонек заглядывали соседи-американцы…

Моше и Далья на своей машине возили нас повсюду — показывали Страну.  

Моше помог Аркаше купить пианолу «Ямаха», он же бывал первым слушателем Аркашиных произведений, написанных в Алон-Швуте.

Но самое невероятное в этой истории вот что. Незадолго до нашего приезда Моше — художник и дизайнер, выпускник академии «Бецалель» — потерял работу и сидел на пособии, Далья тоже попала под увольнение и перебивалась подработками, ухаживая за старушками. Вот, оказывается, в какое время они нас взяли к себе в дом и делили с нами хлеб.

Для меня до сих пор левантийские ароматы Дальиной кухни, где я помогала ей стряпать и узнала много новых рецептов, – это и есть запах Израиля. Мои дочки и сегодня часто слышат: давай сделаем баклажаны как у Дальи. Мясо по-Дальиному приготовим?

Главное чудо случилось с милым семейством уже после того, как мы переехали в наш караван. Отчаявшись найти работу по специальности, Моше взял ссуду и открыл собственную мастерскую. Сегодня его произведения из дерева и витражного стекла украшают многие синагоги и выставлены в музеях. И теперь у Абухацера большой новый дом, где хватает места погостить внукам и детям.

Уже в 2002 году после страшной гибели Аркаши в теракте Далья и Моше поддерживали нашу семью. Мы и сегодня приглашаем друг друга на семейные торжества. Так вышло, что Абухацера – это наша израильская родня.

Песни в снежную метель.

…Первая зима выдалась на диво холодной. Алон Швут и все прилегающие кибуцы занесло снегом. На целую неделю! Абухацера шутили, что в другой раз надо завезти в караваны эфиопов, а то вы нам русскую зиму устроили.  Аркаша ворчал в ответ, что в России  из-за снегопадов дороги не перекрываются. И в домах тепло, между прочим!..

Зима нам казалась вовсе не русской, а швейцарской: наше поселение оказалось отрезанным от внешнего мира, как какая-нибудь альпийская деревня в детективе. В продуктовой лавке раскупили все, даже консервы. Хлеб и молоко доставлялись на вертолете ЦАХАЛа. Днем соседи радовались нежданным каникулам, все ходили по гостям и фотографировались в снегу. Дети играли в снежки и лепили снежных баб. Плохо было лишь тем из нас, кто не успел вернуться с работы до начала снежной бури – им пришлось искать ночлега в городе. Вечерами собирались на посиделки при свечах – потому что с первым снегом вырубилось и электричество. Нам в караване было ужасно холодно. Стены тонкие, пар изо рта валит. Кто-то подарил нефтяную печку, но оказалось, что пожарники не разрешают ее использовать в караванах. Только электрические обогреватели – предупредили они. А когда починят электролинию? – А когда снег кончится, сразу и починят, — ответил по телефону представитель Электрической компании.

Аркаша опасался, что я простыну «в моем положении» — на седьмом месяце: «Нам еще гриппа не хватало». Пришлось напялить все теплые вещи – хорошо, что захватила из России шубу! На меня набросили еще всевозможные одеяла, я сидела в них, как  улитка в капусте.

К нам в караван набилась куча друзей, за столом пели песни Кима и Высоцкого – при свечах и под гитару. Все подшучивали над Аркашиной электрической пианолой «Ямаха»: от сети, бесполезная вещь! Надо было покупать настоящую пианину.

Буря улеглась. Тихо падал снег, потом опять кружилась вьюга. А мы все пели и пели. И мой будущий первый ребенок (я уже знала, что будет сын), видимо, тоже слушал и весело дубасил меня изнутри то ли кулачком, то ли пяткой. И молодой Аркаша улыбался мне — и друзьям. И если бы это был кинофильм, я бы всегда отматывала назад, и снова прокручивала бы этот эпизод… Но это происходило не в кино, а на самом деле. И впереди у нас еще было десять лет счастья. И как хорошо, что мы не знали наперед – как мало нам оставалось. И как много. Это было 31 декабря 1991 года – наша первая снежная метель в горах Иудеи.

Опубликовано в газете «Вести»- приложение «Окна», 24.07.2010