Аарон (Аркадий) Гуров. Ретардация.
Ретардация
Этот текст не является предисловием ни к партитуре БСТ, ни к публичному ее исполнению. Я вообще противник излишней ретардации на пути к восприятию музыки, хотя в литературе это — законный прием: замедление действия перед развязкой. Поводом написания этого текста явились неоднократные обращения ко мне коллег за разъяснением связи между стилистическим строем музыки и словом «Терезин», заявленным в названии.
Причем, часть этих обращений последовала не от русскоязычных слушателей, что было бы естественно, поскольку в России, сколько я помню, какая бы то ни было информация о концлагере «Терезин» (он же «Терезиенштадт») попросту отсутствовала. Вопросы последовали и от коренных израильтян, и от урожденных американцев, которые уж по-любому должны были бы помнить эти вещи из школьного курса истории. А потому, прекрасно сознавая бессмысленность вербальных интерпретаций музыки, а также крайнюю ограниченность своих знаний об истории Терезина (каковую историю сам я узнал уже в Израиле, и которой посвящено много книг на разных языках) — я все же рискну сформулировать некий, как сейчас говорят, «мессер» — с целью избежать как недоумения публики, так и обвинений в оскорблении памяти узников Терезина, как погибших, так и уцелевших.
Географически это место находится в 60 км от Праги. Сейчас там не живут, а содержат этакий мемориально-туристический аттракцион на манер Освенцима в Польше или Бухенвальда в Германии. Исторически же разница между Терезином и всеми остальными концлагерями и гетто — огромна.
Терезин, организованный как лагерь в 1940 году и расформированный в 1944, не относился к ведомству Гиммлера. Он состоял на балансе министерства Геббельса (пропаганды). Короче говоря, он представлял собой такую же «потемкинскую деревню», как и знаменитые действа, срежессированные на Беломор-Канале сталинским МГБ перед «прогрессивной интеллигенцией Запада» чуть раньше в 30-е годы.
Городок проходил в немецких документах под названием «Терезиенштадт», его население составляли евреи, свезенные туда из тех мест, которые находились под особенно пристальным вниманием либеральной прессы тех стран, чье общественное мнение принималось к сведению в Берлине. Я говорю о евреях из Скандинавских стран, Голландии, Бельгии и т.п., частично — и из Чехословакии.
Терезин был огорожен, как лагерь, но люди жили там не в бараках, а в нормальных квартирах, носили нормальную одежду, хотя и с желтыми нашивками, и ели, хоть и впроголодь, нормальную еду, а не баланду. Днем они работали на здесь же организованных предприятиях и сельхозобъектах, а вечером могли развлекаться. В Терезине был настоящий симфонический оркестр, настоящие театры — оперный и драматический, настоящие кабаре с концертными программами и настоящие художественные выставки. Все эти служители муз — писатели, драматурги, актеры, режиссеры, музыканты, композиторы, певцы и танцоры — тоже были настоящими, и очень высокого класса.
При этом все они были узниками.
Настоящими узниками.
Настоящими — в отличие от «специальных» денежных купюр, отпечатанных Рейхсбанком и введенных администрацией на территории лагеря. На этих купюрах был изображен Моисей со скрижалями и надписи по-еврейски. Подлинность статуса узников была обеспечена тем простым фактом, что всякий раз, когда лагерь наполнялся (ибо понятно, что количество мест в нем было ограничено), его опорожняли, т. е. вывозили его обитателей в лагеря уничтожения — в тот же Освенцим или Треблинку, где с ними церемонились не больше, чем с евреями из других мест. А Терезиенштадт был готов принять очередную новую партию переселенцев.
Теперь в музее «Терезин» все это можно увидеть — и эти купюры, и эти картины, фотографии, афиши, и макеты декораций для спектаклей. Можно услышать подлинную музыку, написанную в Терезине и купить диски. Можно посмотреть фальсифицированную кинохронику снятую немецкими операторами по заданию министра пропаганды Геббельса.
Можно услышать рассказы очевидцев — и узнать, например, о том, что композиторы Терезина отчаянно вписывали в свои оперные партитуры дополнительные строчки к партии детского хора. Выдумывали для детей имена несуществующих в либретто персонажей, чтобы обмануть германское начальство (требовавшее точности в исполнении партитуры), чтобы тем самым хоть на месяц, хоть на неделю, на день, на время спектакля отсрочить отправку маленьких хористов из Терезина в лагерь смерти.
И вот уже здесь в Израиле я понял, что должен каким-то образом к этой истории прикоснуться. Но в задуманной пьесе стилизация исключалась с самого начала — ведь каждый, кто хочет, может прослушать диски с оригинальной музыкой композиторов-узников. Я поставил себе задачу: вытащить все это из себя, из своего опыта, добиваясь при этом максимальной эмпатии.
Я так старался вообразить себя там и тогда, как будто я — один из них! И однажды это удалось. Я увидел себя на концерте в Филармонии Терезина, не помню уж — в зале или на сцене, но отчетливо помню это ощущение.
Ощущение того, что пока звучит музыка, над всеми нами, над нашим привычным отчаянием, сидящим уже глубоко в костях, витает еле ощутимое дуновение нелегально просочившейся надежды, хотя надеяться, по-существу, не на что. Впоследствии, уже совершенно при других обстоятельствах, это ощущение напоминало о себе неявными отголосками. Но это было — как фантомные боли. А то, настоящее, уже не возвращалось.
Ощущение ретардации — замедления исторического сюжета перед самой развязкой земной судьбы.
(На рукописи А. Гурова надпись: 1 июля 2001 г. Рукопись, вложенная в черновики партитуры, обнаружена в 2003 году).